Джо Фриман «Травля: темная сторона сестринства»


Джо Фриман на антивоенном митинге в 2006 г.

Это статья впервые была написана для журнала Ms. и опубликована в апреле 1976 года. В ответ на нее журнал получил больше писем от читателей, чем любая другая статья в том же журнале, во всех письмах читательницы рассказывали о собственном опыте травли. Несколько этих писем были опубликованы в следующем номере журнала.

Прошло много времени с тех пор как меня травили. Я была одной из первых в этой стране, возможно, первой в Чикаго, когда моя личность, моя преданность делу и мой характер подверглись атаке в женском движении, после чего я чувствовала себя разорванной в клочья и неспособной функционировать. Мне понадобилось несколько лет, чтобы исцелиться, но даже сегодня раны еще не до конца зажили. Я до сих пор стараюсь ютиться на задворках движения, подкармливаюсь им, потому что оно мне нужно, но мне слишком страшно вновь погрузиться в гущу событий. Я даже не знаю, чего именно я так боюсь. Я продолжаю говорить себе, что этого больше не повториться – если я буду достаточно осторожна – но в глубине души у меня остается этот всеобъемлющий, иррациональный страх высунуть голову и снова сделаться объектом ненависти. Я сочиняла эту заметку у себя в голове несколько лет, обычно я представляла, что выступаю с речью перед воображаемой аудиторией в движении. Но никогда не думала, что посмею публично выступить с ней, потому я всегда была убежденной противницей выноса сора из избы женского движения. Однако теперь я изменяю свое мнение.

Во-первых, в отношении нас и так достаточно сора сыплется на публике, так что я не верю, что моя заметка так уж сильно увеличит кучу мусора. А те женщины, которые давно занимаются активизмом в женском движении, не найдут здесь никаких откровений. Во-вторых, вот уже несколько лет я с растущим возмущением наблюдаю, как женское движение осознанно уничтожает каждую, кто хоть как-то выделяется из толпы. Долгое время я надеялась, что эта саморазрушительная тенденция исчезнет с опытом. Так что я сочувствовала, поддерживала, но никогда не говорила во всеуслышание о женщинах, чьи таланты и потенциал были потеряны для движения, поскольку их усилия и старания были встречены враждебностью. Беседы с подругами из Бостона, Лос-Анджелеса и Беркли, которых травили уже в 1975 году убедили меня, что горький опыт ничему не научил движение. Вместо этого травля переросла в настоящую эпидемию. Возможно, пришло время вытащить ее на свет Божий, чтобы всем нам стало легче дышать.

Что такое «травля» – собирательный термин, который может выражать так много, но объясняет так мало? Речь не идет о ссорах или разногласиях, речь не идет о конфликтах или идеологической оппозиции. Все это совершенно естественные и неизбежные явления, и если они являются взаимными, честными и не чрезмерными, то они жизненно необходимы для любой здоровой и активной организации. Травля – это патологическая форма уничтожения чужой репутации, которая сродни психологическому изнасилованию. Травля по природе своей манипулятивна, лжива и чрезмерна. Время от времени травлю пытаются скрыть за риторикой честного конфликта, в других случаях ее тщательно скрывают, отрицая, что разногласия вообще имеют место. Однако целью травли не является выражение своего несогласия или улаживание конфликта. Ее цель – очернить и уничтожить.

Способы травли могут быть различны. Травля может осуществляться в частном порядке или на встречах группы, в присутствии объекта травли или за ее спиной, с помощью остракизма или открытого поливания грязью. Травительница может сообщать вам ложные сведения (совершенно чудовищные вещи) о том, что, якобы, о вас думают другие участницы движения. Она может интерпретировать то, что вы говорили или делали в наиболее негативном свете перед другими. Она может навязывать вам нереалистичные ожидания, а когда вам не удастся им соответствовать, излить на вас «справедливое» возмущение. Она может полностью отрицать ваше восприятие реальности или притворяться, что вас вообще не существует. Травля может маскироваться под новые техники критики/самокритики, фасилитирования или психотерапии во время встреч группы. Какие бы методы ни использовались, травля связана с разрушением чужой идентичности, провозглашением чужой бесполезности и сомнениях в чужих мотивах, при этом объектом атаки становятся не действия или идеи, а сама личность другого человека.

Такая атака сопровождается чувством, что само твое существование вредит движению, и что ничто уже этого не изменит. Эти чувства усиливаются, когда ты оказываешься изолирована от подруг, которые начинают верить, что любое общение с тобой будет вредно для движения и для них самих. Любая поддержка вас очернит их. В конечном итоге все ваши коллеги присоединяются к осуждающему хору, который уже не заглушить, и вы опускаетесь до уровня пародии на себя прежнюю.

Понадобилось три раунда травли, чтобы я, наконец, ушла из движения. Наконец, в конце 1969 года, я почувствовала себя насколько психологически опустошенной, что я просто не могла продолжать дальше. Все это время я считала свой опыт результатом личных конфликтов или политических разногласий, которые можно разрешить со временем, если приложить достаточно усилий. Но чем больше я старалась, тем хуже становилось положение дел, пока мне не пришлось смириться с неоспоримой реальностью – проблема не в том, что я делаю, а в том, кто я такая.

Эта мысль доносилась до меня так тонко, что я так и не смогла заставить кого-нибудь заговорить об этом напрямую. Не было никаких крупных разборок, только маленькие шпильки. Сами по себе они были незначительными, но все вместе они чувствовались как тысячи отметин хлыста. Шаг за шагом я подвергалась остракизму: если писалась совместная статья, мои попытки внести свой вклад игнорировались; если я писала статью, то никто ее не читал; если я говорила на встречах, то все вежливо слушали, а потом возвращались к прежнему разговору, как будто я ничего не говорила; дату встречи переносили, а мне ничего не сообщали; если была моя очередь координировать работу по проекту, никто не предлагал помощь; меня не включали в рассылки почты, а если я обнаруживала, что меня нет в списке получателей почты, мне говорили, что я просто не там смотрела. Однажды моя группа решила провести совместное мероприятие по привлечению средств, чтобы оплатить поездку наших членов на конференцию, пока я не сказала, что хочу поехать, и после этого было решено, что каждая сама по себе (по правде сказать, одна участница потом позвонила мне, чтобы предложить 5 долларов для компенсации расходов, при условии, что я никому не расскажу об этом. Ее начали травить через пару лет).

Моей первой реакцией на происходящее было недоумение. Я чувствовала, что я брожу с завязанными глазами по полю, полному острых предметов и ям, в то время как все вокруг заверяют меня, что я иду по гладкой зеленой поляне. Я словно случайно забрела в какое-то другое общество, которое действует по неведомым мне правилам, которых я не знаю и знать не могу. Когда я пыталась обсудить то, что происходит, в группе(группах), они или отрицали реальность моих впечатлений, уверяя, что все нормально, либо отмахивались от отдельных инцидентов, как от мелочей (которыми они и были по отдельности). Одна женщина действительно призналась в частном телефонном разговоре, что со мной плохо обращаются. Однако она никогда не поддерживала меня публично, и честно призналась, что она не будет этого делать из страха перед неодобрением группы. Потом ее начали травить в другой группе.

Месяц за месяцем мне пытались вдолбить в голову: убирайся, движение говорит тебе: убирайся, убирайся! И однажды я призналась своей соседке по квартире, что мне кажется, будто я перестала существовать, что я лишь продукт своего собственного воображения. В этот момент я поняла, что должна уйти. Мой уход прошел очень тихо. Я сказала паре людей и перестала приходить в Женский центр. Никто мне не звонил, никто не присылал мне писем, никто не обсуждал это на местной мельнице слухов. Половина моей жизни была предана забвению, и никто не думал об этом кроме меня. Три месяца спустя было объявлено, что от меня отрекся Чикагский союз освобождения женщин, основанный после моего ухода из движения, поскольку я давала интервью местным газетам без их разрешения. Вот и все.

Хуже всего было то, что я не понимала, почему все это так сильно на меня повлияло. Я пережила взросление в очень консервативном, конформистском, сексистском пригороде, где мое право на собственную идентичность постоянно подвергалось нападкам. Необходимость постоянно защищать свое право быть собой закалило, но не поколебало меня. Моя кожа стала еще толще благодаря опыту в различных политических организациях и движениях, где я научилась использовать риторику и споры как инструменты политической борьбы, и я всегда могла понять, если личные конфликты пытались преподнести как политические разногласия. Подобные конфликты обычно преподносились обезличенно, как нападки на чужие идеи, и хотя они были контрпродуктивны, они не были столь разрушительны, как те, что я наблюдала в феминистском движении. Можно изменить свои идеи, если они подвергаются нападкам. Гораздо труднее изменить свою личность. Уничтожение чужой личности использовалось в политических движениях очень редко, его считали недопустимым, а потому его степень и эффективность были ограничены. А поскольку действия людей считались важнее, чем их личные особенности, подобные нападки редко приводили к полной изоляции. И даже если кто-то до них опускался, они редко задевали за живое.

Однако феминистское движение задело меня за живое. Впервые в жизни я начала верить во все ужасные вещи, которые про меня говорили. Когда со мной обращались как с дерьмом, я понимала это так, что я и есть дерьмо. Моя реакция обескураживала меня, потому что она противоречила всему моему опыту. Столько аналогичных ситуаций были для меня как с гуся вода, так чего это теперь я стушевалась? Я нашла ответ лишь через несколько лет. Для меня это было настолько болезненно, потому что я считала, что больше не была уязвима. В юности я не предоставляла никакой группе права судить меня. Я оставляла это право только за собой. Однако женское движение соблазнило меня сладкой сказкой о сестринстве. Оно обещало уберечь меня от сексистского общества, предоставить мне пространство, где меня поймут. Моя собственная потребность в феминизме и феминистках сделала меня уязвимой. Я предоставила движению право судить меня, потому что я ему доверяла. И когда меня признали ни на что не годной, я приняла это суждение.

Почти шесть месяцев я жила в отчаянном оцепенении, полностью объясняя свою неудачу личными недостатками. В июне 1970 года я случайно оказалась в Нью-Йорке с несколькими феминистками из четырех разных городов. Мы собрались однажды вечером, чтобы поговорить о движении в целом, но вместо этого мы начали обсуждать то, что с нами произошло. Нас объединяли только две вещи: все мы имели определенную репутацию во всем женском движении, и всех нас травили. Ансельма Делльолио зачитала нам речь «Разделение и саморазрушение в женском движение», которую она недавно произнесла на Конгрессе чтобы объединить женщин (sic), основываясь на опыте собственной травли:

«Я узнала… много лет назад, что женщин всегда настраивали друг против друга, побуждали их к саморазрушению и бессильной ярости. Я думала, что движение это изменит. Я никогда не предполагала, что я доживу до дня, когда эта ярость будет использоваться как оружие против сестер под личиной псевдоэгалитарного радикализма».

«Я говорю… о личных нападках, явных и скрытых, которым подвергаются женщины в движении, которые с трудом добились каких-либо достижений. Эти нападки принимают разные формы. Наиболее распространенной и последовательной формой является очернение личности: попытки обесценить и уничтожить веру в честность той, что подвергается нападению. Другая форма – это «выдавливание». Главным в этой тактике является ее изоляция…».

«И на кого они нападают? В целом есть две категории… Достижения и результаты любого рода являются худшим преступлением: … сделайте хоть что-нибудь… если другая женщина втайне или явно считает, что она могла бы сделать это не хуже… то вы сами напросились. Если помимо этого… вы уверены в себе, то вас начнут описывать как «насильственную личность», если вы не соответствуете хотя бы одному конвенциональному стереотипу о «женственной» женщине… этого достаточно».

«Если вы относитесь к первой категории (достигаете многого), то вас немедленного обвинят в оппортунизме, представят как безжалостную захватчицу, которая пытается прославиться и сколотить состояние на мертвых телах сестер-бессеребренниц, которые, в отличие от вас, похоронили свои способности и пожертвовали своими амбициями ради торжества феминизма. Похоже, высокая продуктивность остается самым главным преступлением, но если при этом вы имеете несчастье говорить громко и красноречиво, то вас к тому же обвинят в жажде власти, элитизме, фашизме и самом страшном грехе – идентификации с мужчинами. Аааааа!»

Я слушала ее, и меня накрыла волна облегчения. Она описывала мой собственный опыт. Если я и сошла с ума, то не только я одна. Мы проговорили допоздна. Когда мы расходились, мы саркастично назвали себя «феминистками-беженками» и согласились встретиться через какое-то время снова. Но так и не встретились. Вместо этого мы вернулись к своей изоляции, и разбирались со своими проблемами лишь на личном уровне. В результате, большинство женщин, которые присутствовали на той встрече, ушли так же, как до этого ушла я. Двое попали в больницу с нервным срывом. Хотя все остались преданными феминистками, ни одна по-настоящему не вкладывала свой талант в движение, не в той степени, на какую они были способны. Хотя мы больше никогда не встречались, наши ряды пополнялись благодаря саморазрушительности, которая постепенно пропитывала движение.

В течение нескольких лет я говорила со множеством женщин, которых травили. Словно рак эти нападки распространились от участниц с плохой репутацией на тех, кто просто был сильным, кто был слишком активен или просто имел собственные идеи, и наконец дошли до тех, кто выделялся или кому не удавалось достаточно быстро адаптироваться к новой линии партии. С каждой новой историей возрастала моя уверенность, что травля – это не личная проблема, вызванная личными действиями, и что она не является результатом политических раздоров внутри движения. Это социальная болезнь.

Эту болезнь так долго игнорировали, потому что зачастую она скрывается за риторикой о сестринстве. В моем случае этика сестринства помешала мне распознать остракизм, которому я подвергалась. Новые ценности движения утверждали, что каждая женщина – это сестра, каждую женщину нужно принимать. Меня явно не принимали. В то же самое время я не могла себе в этом признаться, не признавая, что мы вовсе не сестры. Было проще согласиться с тем, что меня принять невозможно. В других случаях травли сестринство использовали как кинжал, а не как прикрытие. Использовались некие расплывчатые стандарты сестринского поведения, установленные неведомыми судьями, и осуждению подвергались те женщины, чье поведение этим стандартам не соответствовало. Пока стандарты остаются расплывчатыми и утопичными, им в принципе невозможно соответствовать. Но их можно изменять в зависимости от ситуации, чтобы исключить тех, кого не хотелось бы видеть в сестрах. Примечательная фраза Тас Ти-Грейс Аткинсон – «Сила в сестринстве: оно убивает сестер» – подтверждается снова и снова.

Травля не только разрушительна для тех, кто в нее вовлечен, она служит очень мощным инструментом социального контроля. Качества характера и стили поведения, которые подвергаются нападкам, становятся показательными примерами того, чему женщины не могут следовать – если они не хотят, чтобы их постигла такая же участь. Это не особенность женского движения и даже не особенность женщин. Использование социального давления для навязывания конформизма и нетерпимость к индивидуальности – это неотъемлемая часть американского общества.

Вопрос даже не в том, почему движение производит такое сильное давление для навязывания очень жестких стандартов, а в том, что это за стандарт, которого требуют от женщин.

Этот стандарт преподносится в рамках риторики о революции и феминизме. Однако под оболочкой скрываются традиционные идеи о правильном поведении женщины. По моим наблюдениям травят женщин двух типов. Первый был описан Ансельмой Деллолио – та, что многого достигает и/или уверенная в себе женщина, которую часто обвиняют в «идентификации с мужчиной».

Этот тип женщины всегда принижался в нашем обществе с помощью различных эпитетов от «неженственная» до «наглая сука». Основная причина, по которой было так мало «великих женщин в области ______» не просто в том, что их величие было не развито или не признавалось, а в том, что если женщины демонстрируют потенциал для достижений, то их наказывают за это как женщины, так и мужчины. «Боязнь успеха» совершенно рациональна, поскольку успех женщины будет встречен враждебностью, а не похвалами.

Движению не только не удалось преодолеть эту традиционную социализацию, некоторые женщины начали культивировать ее. Сделать что-то значимое, получить признание, добиться результатов значит «наживаться на угнетении других женщин» или считать себя лучше других женщин. Хотя лишь немногие женщины могут думать так всерьез, слишком многие предпочитать молчать, пока других за это раздирают на части. Стремление к «отсутствию лидеров», которое так превозносится в движении, все чаще становится попыткой расправиться с женщинами, которые демонстрируют лидерские качества, вместо того, чтобы помочь всем остальным женщинам в развитии таких качеств. Многие женщины пытались поделиться своими навыками, но их лишь начали травить за утверждение, будто они умеют нечто, что не умеют другие женщины. Движение поклоняется эгалитаризму до такой степени, что начинает путать его с одинаковостью. Женщины, которые напоминают нам о том, что мы не одинаковы, подвергаются травле, поскольку различия воспринимаются как угроза равенству.

Соответственно, движение начинает предъявлять несправедливые требования к тем участницам, которые добились многого. Оно требует от них раскаяния и искупления вместо признания и ответственности. Женщины, которые получили личную выгоду от существования движения, конечно, должны воздать ему больше, нежели простую благодарность. Однако этот долг не взимается с помощью травли. Травля лишь мешает другим женщинам освободиться от традиционных оков.

Другой тип женщин, которых травят, я бы никогда даже не заподозрила. Ценности движения поощряют женщин, которые поддерживают других женщин в ущерб себе, которые постоянно разбираются с чужими личными проблемами – это женщины, которые очень хорошо исполняют материнскую роль. Как ни удивительно, но этих женщин тоже начинают травить. По иронии, именно их способность так хорошо играть роль всеобщей матери вызывает неприязнь и создает иллюзию их власти, которая воспринимается как угроза. Некоторые женщины старшего возраста осознанно отвергают материнскую роль, которую пытаются на них навесить, потому что они «подходят внешне» – их начинают травить за подобный отказ. Другие женщины соглашаются играть эту роль, но сталкиваются с гендерными ожиданиями, которым попросту невозможно соответствовать. Никто не может быть «всем для всех», так что этим женщинам приходится рано или поздно говорить «нет», чтобы сохранить хотя бы часть времени и энергии для самих себя и для политического бизнеса группы, и их отказы встречаются злостью. Настоящие матери, конечно, могут пережить детский гнев, потому что дети продолжают зависеть от них в физическом и финансовом отношении. Даже если женщина работает в «помогающей» профессии, где она, по сути, является суррогатом матери, у нее есть ресурсы, чтобы контролировать гнев клиентов. Однако если женщина становится «матерью» своих коллег по движению, то это невозможно. Если требования остаются нереалистичными, то женщине придется либо уйти, либо дожидаться травли.

Травля обеих групп тесно связана с традиционными женскими ролями. Для женщин позволительны только две роли – «помогающая» и «нуждающаяся в помощи». Большинство женщин обучены вести себя в соответствии с одной или другой ролью в той или иной ситуации. Несмотря на рост самосознания и тщательный анализ нашей собственной социализации, многие из нас так и не освободились ни от этих ролей, ни от ожидания, что другие женщины будут им следовать. Те, кто уклоняется от этих ролей – те, кто многого достигает – наказываются за это, как и те, кто не выполняет завышенные ожидания группы.

Хотя лишь очень немногие женщины действительно практикуют травлю, мы все несем ответственность за то, что позволяем ей продолжаться. Находясь под атакой женщина мало что может сделать для собственной защиты, поскольку она, по определению, всегда неправа. Однако многое зависит от тех, кто наблюдает и может помешать ее изоляции и уничтожению. Травля работает, только если жертва оказывается в одиночестве, потому что необходимое условие травли – изоляция женщины, которую собираются обвинить во всех проблемах группы. Поддержка со стороны других женщин лишает травительниц их аудитории. Это превращает издевательство в борьбу. Многие нападения были предотвращены, потому что другие участницы отказывались молчать из страха, что они станут следующими. Нападающие были вынуждены прояснить свои обвинения до такой степени, что их можно было обсуждать рационально.

Конечно, следует провести черту между травлей и политической борьбой, между очернением личности и правомочными возражениями против неприемлемого поведения. Порою требуется усилия, чтобы отличить одно от другого. Вот некоторые рекомендации, которыми можно при этом руководствоваться. Травля полагается на глагол «быть» и практически не использует глагол «делать». Проблема в том, кем кто-то является, а не в том, что она делает, и это осуждение трудно описать в форме конкретных нежелательных действий. Травительницы также напирают на существительные и прилагательные, причем очень общие и неясные, чтобы объяснить, чем им не нравится та или иная женщина. Они используют негативные коннотации, но так и не говорят вам, в чем именно заключается проблема. Это оставляет вам простор для фантазии. Те, кого травят, все делают неправильно. Они плохие, их мотивы плохие, а потому их действия тоже плохие. Ничто не может загладить их вину за прошлые ошибки, потому что их считают симптомами, а не ошибками.

Однако лакмусовая бумажка в том, что когда кто-то пытается защитить женщину, на которую нападают, особенно в ее отсутствие, то если к этой защите относятся серьезно, выслушивают все стороны и собирают все доказательства, то вероятно речь не о травле. Однако если ваша защита игнорируется с помощью фраз типа «Как ты можешь защищать ее?», если к вам относятся с подозрительностью за подобную защиту, если на самом деле защищать ее запрещено, то вам нужно присмотреться к ее обвинителям. Здесь речь идет не о простых разногласиях.

По мере все большей распространенности травли, меня все больше озадачивали ее причины. Что есть такого в женском движении, что может поддерживать и даже поощрять саморазрушение? Как мы можем проклинать наше сексисткое общество за вред, который оно причиняет женщинам, а затем проклинать тех женщин, которые кажутся недостаточно пострадавшими от него? Почему рост самосознания не смог повысить наше самосознание в отношении травли?

Очевидный ответ в нашем угнетении в качестве женщин и в нашей групповой ненависти к себе – ведь нас всех приучали верить, что женщины немного стоят. Однако такой ответ слишком прост, он не объясняет того, почему травля происходит не во всех группах. Не все женщины или женские организации травят других женщин, по крайней мере, они делают это не в равной степени.

Травля гораздо чаще встречается в группах, которые называют себя радикальными; среди тех, чья основная цель деятельности – это как минимум революция, а не маленькие победы; среди тех, кто больше ценит личные изменения, а не институциональные; среди групп с неясными, а не конкретными целями.

Я сомневаюсь, что может быть одно-единственное объяснение травли, гораздо чаще это комбинация различных обстоятельств, которые не всегда очевидны даже для тех, кто страдает от травли. Однако судя по тем историям, которые я слышала, группам, которые я наблюдала, травля имеет на удивление традиционные корни. Нет ничего нового в том, чтобы наказывать женщин за достижения или отличия от других с помощью психологических манипуляций. Именно это веками держало женщин в подчинении, это именно то, от чего феминизм был призван освободить женщин. Однако вместо альтернативной культуры с альтернативными ценностями, мы создали альтернативные инструменты по поддержанию традиционной культуры и ценностей. Имя поменялось, а результаты все те же.

Хотя тактики остаются традиционными, их вредоносность выше. Я еще не видела, чтобы женщина злилась на другую женщину в такой степени, как в движении. Частично это связанно с завышенными ожиданиями по отношению к феминисткам и движению в целом, которые в принципе невыполнимы. Мы должны научиться быть реалистичными в наших требованиях к нашим сестрам и к самим себе. Другая проблема в том, что другие феминистки – это самый доступный объект для ярости.

Ярость – это логичный результат угнетения. Она требует выхода. Большинство женщин окружены мужчинами, и нас всех приучили, что нападать на мужчин – неразумно, и потому ярость направляется на себя самих. Движение помогает женщинам остановить этот процесс, но не всегда оно предоставляет им альтернативные мишени для ярости. Мужчины остаются далекими, а «система» – это слишком большое и размытое понятие. А вот «сестры» всегда под рукой.

Атаки на других феминисток гораздо проще и приносят мгновенное удовлетворение в отличие от атак на аморфные социальные институты. Людям больно, они уходят. Это позволяет почувствовать свою власть, считать, что ты «что-то делаешь». Изменения во всем обществе – это очень медленный, разочаровывающий процесс, в котором достижения ненадежны, награды неясны и неудачи часты. Неудивительно, что чаще всего и сильнее всего травля проявляется среди феминисток, которые не ценят маленькие, безличные изменения и считают, что они не в силах воздействовать на конкретные институты общества.

Акцент движения на то, что «личное – это политическое» позволил процветать травле. Мы начали с того, что попытались сформировать политические идеи с помощью анализа личного опыта. Однако многих это привело к идее о том, что движение должно объяснить нам, какими должны быть люди, и какими личностями мы должны обладать. Не было проведено никаких границ, чтобы ограничить эти требования, и это помешало предотвратить злоупотребления.

Многие группы решили, что они должны преобразовать жизни и умы своих участниц, и они начали травить тех, кто этому сопротивлялся. Травля также является проявлением соревновательности, характерной для нашего общества, но в данном случае она отражает чувство некомпетентности, которое ощущают травительницы. Вместо того, чтобы попытаться доказать свое превосходство, они пытаются доказать чужую низость. Это предоставляет то же чувство победы, что и традиционная конкуренция, но без рисков. В лучшем случае, объект возмездия будет подвергнут публичному унижению, в худшем случае, можно будет сохранить лицо под маской праведного негодования.

Честно говоря, если у нас и будет конкуренция в движении, то я предпочитаю ее старомодный стиль. Подобная конкуренция имеет свою цену, но также она имеет коллективные преимущества от достижений соревнующихся, которые пытаются обогнать друг друга. От травли никто никогда не выигрывает. В конечном счете, проигрывают все.

Для поддержки женщин, которых обвиняют во вреде движению и группе, требуется смелость, чтобы высунуться. Но коллективная цена за травлю для нас всех слишком огромна. Мы уже потеряли самых творческих людей и преданных активисток движения. Хуже того, мы показали многим феминисткам, что не стоит выделяться, потому что иначе их могут травить. Мы не предоставили поддерживающую атмосферу для раскрытия потенциала каждой, где можно обрести силу для борьбы с институтами сексизма, с которыми мы сталкиваемся каждый день. Движение, которое когда-то было переполнено энергией, энтузиазмом и творчеством свелось к базовому выживанию – выживанию рядом друг с другом. Разве не пришло время прекратить поиск внутренних врагов и атаковать настоящих врагов вовне?

Автор хотела бы поблагодарить Линду, Максин и Беверли за их помощь в редактуре этой статьи.

Запись опубликована в рубрике с метками , , . Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Добавить комментарий