Джон Кинен. Портрет Мэри Уоллстонкрафт. 1709 г.
Мужчины, и не без оснований, пеняют нам на нашу глупость и нашу вздорность, но острие их критики не целит в нашу неизбывную пассивность и отвратительное пресмыкательство. Вот они, скажу я вам, последствия невежества! Не будет ум крепок у того, кто питается одними лишь предрассудками, и, если не ставить заслоны мощному течению, оно способно все сокрушить на своем пути. С младенчества женщины впитали, и матери им были в том примером: дабы снискать покровительство мужчин, достаточно лишь усвоить необходимость, играя на человеческих слабостях, изобразить лукавство, покладистость, прикинуться покорной и непременно казаться всегда и во всем легкомысленной. А уж если женщина хороша собой, то больше никаких ухищрений, по крайней мере, на ближайшее двадцатилетие, ей и не потребуется…
Сколь глубоко уязвляют нас те, кто заставляет нас превращаться лишь в ласковых комнатных собачонок! Как часто нам вкрадчиво внушают, что мы покоряем своей слабостью и царствуем благодаря покорности. Ну что за сказки! Сколь же ничтожно, да и может ли мечтать о бессмертии существо, способное унизиться до властвования такими порочными методами!..
Пусть меня сочтут самонадеянной особой, все же я выскажу то, в чем твердо убеждена: все, от Руссо и до доктора Грегори, кто писал о женщине, ее воспитании и поведении, неизменно выставляли ее в искаженном свете, показывая как существо более слабое, чем она в действительности является. Не буду делать громких заявлений, в противном случае это прозвучало бы визгливо-искусственно, а не как искреннее выражение моих чувств, того очевидного итога, к которому меня подвели мой опыт и размышления… В трудах упомянутых мною выше авторов… вызывает у меня возражение сама суть, которая отражает, на мой взгляд, стремление принизить значение половины рода человеческого и из всех ценных добродетелей женщины более всего выделить умение угождать.
Однако, если, исходя из посылок Руссо, мужчина к зрелому возрасту достигает некой степени умственного совершенства, естественно было бы ожидать, коль скоро муж и жена есть одно целое, что женщина вправе полностью полагаться на понимание мужчины; тогда и плющ, нежно обвивающий дуб, и дерево, ставшее ему опорой, превращаются в единый монолит, одновременно поражающий и мощью своей, и красотой. Но увы! И мужья, и их подруги зачастую ведут себя как великовозрастные дети, не более. Мало того, разгульная холостая жизнь превратила мужей бог знает во что, так что теперь не требуется пророческого гласа с небес, чтобы предсказать будущность слепого, ведомого слепым.
Руссо утверждает, будто женщина никогда, ни на миг не способна почувствовать себя независимой, что ею надо руководить, внушая страх, тогда лишь выявятся естественные ее прелести, она превратится в кокетку-рабыню, тем самым становясь все более соблазнительной, все более желанной подругой для мужчины, вздумавшего отвлечься от своих дел. Руссо приводит доводы, якобы почерпнутые из естественного мира и даже более глубоких исследований, и проводит мысль, будто любовь к истине и силу духа следует воспитывать не в каждом случае, ибо в воспитании женщины самое главное развить в ней покорность, и свойство это следует внушать со всей строгостью.
Что за нелепость! Грядет ли когда тот великий муж, кто силою разума сумел бы развеять туман гордыни и похоти, застилающий суть этой проблемы! Если женщины по природе своей и ниже мужчин, все равно их добродетели пусть не по степени, но хоть качественно должны быть те же, что и у мужчин, в противном случае добродетель есть понятие относительное. Соответственно и поведение женщин должно основываться на одинаковых принципах с мужским и иметь ту же цель.
Моральный облик дочерей, жен и матерей определяется тем, как выполняют женщины свои естественные обязанности. Однако целью, великой целью их устремлений должно явиться раскрытие их внутренних возможностей и обретение ими достоинства для осознания своих добродетелей. Пусть стремятся женщины сделать благостной свою земную юдоль, но они не должны забывать, как не должны забывать и мужчины, что жизнь человеческая далека от блаженства, уготованного бессмертной душе. Я вовсе не призываю к тому, чтобы мужчины или женщины увлекались умозрительными размышлениями и всяческими мечтаниями, позабыв о своих близких и насущном долге, хотя именно это составляет основу жизненного смысла. Напротив, я с радостью призову именно к любви и долгу, хотя при этом считаю, что наибольшее удовлетворение от всего этого можно получить лишь при трезвом и взвешенном подходе.
Бытующее мнение, будто женщина создана для мужчины, пошло, пожалуй, с поэтического сказания Моисеева; однако, поскольку лишь немногие из тех, кто воспринимает этот сюжет всерьез, верят, будто Ева и в самом деле взялась из ребра Адамова, такое предположение звучит не слишком убедительно. Разве что из всего этого можно сделать вывод, что еще с незапамятных времен мужчина узрел удобство в том, чтобы силой подчинить себе свою спутницу и этим показать, что ей надлежит пребывать в ярме, ибо мир сотворен исключительно ради удобства и удовольствия мужчины…
Я знаю, отзываться о любви неуважительно — значит предавать глубокие чувства, но я буду говорить немудреным языком истины, который обращен больше к разуму, нежели к сердцу. Пытаться лишить людей любви значило бы изгнать сервантесовского Дон Кихота, да к тому же идти против здравого смысла. Но считается менее возмутительной попытка сдерживать это бурное чувство, утверждая, что нельзя ему позволять низвергнуть верховную власть, вырывать скипетр, который навеки должен быть зажат рукой хладного разума.
Молодость — время любви для мужчин и для женщин; но в эту пору беззаботного веселья стоит задуматься о самом важном периоде жизни, когда на смену чувству приходит мысль. Однако Руссо и большинство его последователей, писателей-мужчин, с горячностью проповедовали, будто воспитание женщины должно сводиться к одной-единственной задаче — обучить искусству угождать.
Позвольте мне поспорить со сторонниками подобного взгляда, которые так обстоятельно изучили природу человека: не полагают ли они, будто брачный период охватывает всю продолжительность человеческой жизни? Женщина, которую обучили только угождать, скоро обнаружит, что все ее прелести мимолетны, как солнечный луч, и неспособны бесконечно и изо дня в день воспламенять сердце мужчины, лишь только лето уйдет безвозвратно. Откуда тогда взять сил для душевного покоя, как возродить к жизни уснувшие возможности? А может, более резонно ожидать, что женщина примется ублажать других мужчин? И в вихре чувств, возбуждаемая мыслью о новых завоеваниях, она попытается забыть свои уязвленные любовь и гордость? Когда супруг перестает быть любовником — а такой момент неизбежно наступит,— желание женщины угождать станет чахнуть или обернется чувством горечи. И, возможно, самая эфемерная из страстей человеческих, любовь уступит место ревности или тщеславию.
Теперь поговорим о женщинах, находящихся в плену принципов или предрассудков. Такие женщины с неподдельным отвращением отшатнутся от любовной интриги, однако при этом они обожают, чтобы любители поухаживать уверяли их, будто мужья к ним преступно равнодушны. Или же, долгие месяцы и годы пребывая в мечтах о счастье соития любящих сердец, эти женщины лишаются под конец здоровья, а их душа — покоя. Так можно ли говорить о необходимости овладения великим искусством ублажать? Такая наука достойна лишь любовниц. Благоверная супруга и любящая мать расценит свое умение ублажать лишь как яркий штрих в дополнение к своим достоинствам, а привязанность супруга как некое утешение, делающее ее задачу менее сложной, а жизнь — более радостной. Но любима ли женщина или лишена внимания — все равно ее первейшим желанием должно стать внушение к себе уважения, а не убеждение, будто ради своего счаcтья следует проявить слабость и покориться.
Подобное заблуждение встречаем мы и у почтенного доктора Грегори. Уважая его чувства, я все же абсолютно не приемлю его знаменитое завещание собственным дочкам…
Разворот книги Уоллстонкрафт
Доктор Грегори… по существу, призывает к притворству; невинной девушке он советует лгать, скрывая истинные чувства, и не плясать от души, чтобы не прорывался природный темперамент в движениях, не делал их нескромными. Почему бы во имя истины и здравого смысла одной женщине не признать, что она способна на большие физические нагрузки, чем другая? Иными словами, не сознаться, что у нее более крепкое телосложение? Зачем, подавляя ее жизнерадостную невинность, мрачно втолковывать ей, что надо бы принять к сведению, как на это посмотрят мужчины. Да пусть себе думают что хотят! И все же хочу верить, что ни одна здравомыслящая мать не станет сдерживать подобными нелепыми предостережениями искренний и естественный порыв молодости…
Подобного же свойства и совет доктора Грегори насчет многогранности чувств, чего не желает он женщине, выходящей замуж…
Если всем своим сознанием женщина настроена на подчинение мужчине, если с обретением супруга женщина достигает своей жизненной цели и покойна, испытывая мелочную гордость и удовлетворение, заполучив столь заурядный венец, то пусть себе влачит безмятежное существование на уровне пресмыкающегося. Но если в борьбе за высшее свое предназначение взгляд женщины устремлен в будущее, пусть она совершенствует свой разум, не оглядываясь на нрав того, кто дан судьбой ей в супруги. Стоит лишь ей, не слишком заботясь о своем сиюминутном благополучии, решиться развивать в себе качества, достойные истинно разумного существа, и тогда грубость и неотесанность супруга поразят ее как бестактность, но не нарушат ее душевного покоя. Она не станет всем своим существом приспосабливаться к слабостям своего спутника, она воспримет их как данность. Пусть его нрав тяжел, но для добродетели это не помеха.
Я допускаю, что надлежащее образование или, точнее выражаясь, разностороннее развитие позволит женщине достойно вести независимую жизнь. Однако мысль о том, что ей не следует развивать свой вкус, чтобы не подвергать его то и дело оскорблениям мужа, требует некоторого пояснения. Признаюсь, я не понимаю, к чему развитой вкус той, которая продолжает оставаться зависимой от обстоятельств и пока не открыла для себя новые источники счастья в пределах исключительно умственной работы…
Возникает вопрос: болезнен или приятен этот процесс? Мой ответ поможет понять, разумен ли совет доктора Грегори, и покажет, какой абсурдной тиранией является, таким образом, насаждение системы рабского подчинения; а может, попытается открыть нравственным душам новые законы, отличные от выводимых здравым смыслом с помощью чистого разума и применимые для всего рода человеческого. Мягкость нрава, покорность, долготерпение — что за милые ангельские качества… Но как преображается женская мягкость, становясь скрытым следствием зависимости, опорой слабого существа, способного любить из желания быть опекаемым, существа терпеливого, молча сносящего унижения, с улыбкой, не смея роптать, съежившегося под занесенным хлыстом…
Как жить женщинам, когда не будет ни брака, ни супружеской жертвенности, нам неизвестно. Ибо, хоть наши моралисты единодушны во мнении, что именно мужчина всем ходом и всеми обстоятельствами нашей жизни подготовлен к будущему, они постоянно соперничают друг с дружкой, как бы надежнее закрепить женщину в настоящем. Потому основными достоинствами женского характера неустанно провозглашаются мягкость, покорность, собачья преданность. А один автор, презрев непреложные законы природы, объявил, будто грусть —мужское свойство, не женское. Женщина же создана быть игрушкой для мужчины, его веселой погремушкой, к которой он может обратиться всякий раз, когда, устав от дум, захочет, чтобы его развлекали…
Джон Опи. Портрет Мэри Уоллстонкрафт. Ок. 1797
Если женщины способны в действительности вести себя как разумные существа, то нельзя обращаться с ними как с рабынями или как с домашними животными, друзьями человека, низшими по разуму. Нет, надо развивать ум женщин, ограждая их здоровыми, возвышенными жизненными принципами, и пусть женщины, обретя достоинcтво, почувствуют себя зависимыми лишь от Господа Бога. Пусть учатся, подобно мужчинам, не поддаваться, но следовать необходимости, и тогда женщины станут еще более привлекательным высоконравственным полом.
Могут сказать, что все это — утопические мечты. Благословен будь Тот, кто вдохнул их в меня и придал смелости моему уму, так что я могу, обретая лишь в Нем едином поддержку всем делам своим, отваживаться высказывать собственное мнение, покуда существуют повсюду возмутительные предрассудки, закабаляющие представительниц моего пола.
Я испытываю любовь к мужчине как к равному себе. Но для меня не существует его верховенства, законного или узурпированного, разве только ум его внушает почтительность. Но и тогда я преклонюсь перед его разумом, не перед самим мужчиной. Ведь поведение человека, отвечающего за свои поступки, определяется его собственным мышлением: иначе — на чем основано величие Господа?
Мне представляется необходимым повторять эти очевидные истины, поскольку женщин к ним не допускают. Умаляя их добродетели, способные составить истинное украшение человечества, женщин наделяют взамен фальшивыми достоинствами, благодаря которым они способны терпеть преходящее тиранство. Любовь женщины, призываемой быть лишь возлюбленной, заслоняет в ее душе иные благороднейшие чувства и основана на чувственности, а не на уважении. И эта низменная страсть, подобная рабскому обожанию чернью своего императора, разрушает всю мощь человеческой личности. Свобода мать истинной добродетели, и, если женщины и впрямь рождены невольницами, которым не дано вдыхать острый животворный аромат свободы, значит, их участь — чахнуть, подобно экзотическим цветам, и называться прекрасной ошибкой природы…
Если физическая сила, и не без оснований, составляет предмет гордости мужчин, отчего женщины столь ущербны, что способны гордиться своими слабостями? Руссо улестил женщин неким красящим оправданием, выказав образчик чисто мужского ума вкупе с безудержной фантазией… будто женщин нельзя корить за то, что они уступают естественной страсти, удовлетворяя распутное тщеславие мужчин, так как это происходит без насилия над присущим романтическому полу чувством стыдливости.
Одурманенные подобными заверениями, женщины порой считают свою слабость за доблесть и обретают власть с помощью лукавства или игры на слабостях мужчин. Они, бесспорно, могут гордиться этаким запрещенным приемом, ибо, подобно турецкому паше, зачастую обладают даже большей властью, чем верховные правители. Однако здесь добродетель приносится в жертву временному удовлетворению, а благоприличие — мимолетной победе…
Но если считать, что женщина создана не только для того, чтобы удовлетворять страсть мужчины или быть слугой своего властелина, которому нужен вкусный стол и чистая постель, тогда первейшей задачей тех матерей и отцов, кому воспитание дочерей не безразлично, должно стать если не укрепление здоровья последних, то по крайней мере старание не навредить их здоровью ложными представлениями о красоте и величии женщины…
Ради сохранения красоты — этого предмета тщеславия женщины! — все члены, все ее движения скованы какими-то чудовищными корсетами, и, в то время как мальчишки резвятся на свежем воздухе, сидячий образ жизни, на который обречены девочки, способствует размягчению мышц, ослабляет нервную систему. Что до заявлений Руссо… будто у девочек естественная, стало быть врожденная и независимая от воспитания, любовь к куклам, переодеваниям и сплетням,— то это такая наивность, которую и всерьез воспринимать не стоит…
Думаю, что в своей жизни я имела возможность лучше изучить поведение девочек, нежели Жан Жак Руссо. У меня хорошая память, я внимательно впитывала все, что видела вокруг. И я не только никогда не соглашусь с его оценкой рассветных лет развития женского естества, но осмелюсь утверждать, что всякая девочка, чей характер не отмечен пассивностью или чье невинное сознание не развращено превратным чувством стыдливости, непременно сорвиголова, и кукла ее внимания не привлечет, разве что в данный момент лучшего занятия не найдется. Иными словами, девочки и мальчики могут прекрасно играть вместе, если ощущение разности полов не настигнет их раньше времени. Пойду дальше и возьмусь утверждать как неоспоримый факт, что, насколько мне известно, большинству женщин, отличающихся разумным поведением и выказывающих живость ума, удавалось порой освобождаться из-под опеки…
Ну почему женщины, и я пишу об этом с тревогой и озабоченностью, опускаются до того, что от кого угодно принимают знаки внимания и почтения такого рода, которые в соответствии с законами общества и цивилизованными нормами вежливости неприемлемы по отношению к мужчине? Как могут женщины, пребывая “в зените великолепия красоты”, не замечать, что их превозносят, точно королев, лишь затем, чтобы обмануть пустым почитанием, заставляя их в это же самое время отрекаться от своих естественных привилегий или не признавать их вовсе? Запертые, точно птицы в клетке, женщины не имеют больших забот, как чистить перышки да прохаживаться с комичным видом по жердочке. Да, это так: им не приходится зарабатывать на пищу и на туалеты, женщина не утруждает себя работой, даже пальцем не пошевельнет. Но взамен она отдает свое здоровье, свободу и добродетель…
Какая жалость, что женщин изо дня в день развращают пустячные знаки внимания, которые мужчины считают проявлением мужского отношения к слабому полу и которые оскорбительнейшим образом питают их собственное чувство превосходства. Поклон подчиненному не есть унижение. Признаюсь, мне столь нелепыми кажутся подобные расшаркивания, что я едва сдерживаю улыбку, видя, как мужчина всерьез, с видом готовности и услужливости, бросается поднимать шаток, оброненный дамой, или распахивать перед ней дверь, которую она и сама могла бы раскрыть, стоило протянуть лишь руку.
У меня внезапно возникло одно неудержимое желание, и пусть меня засмеют, но я не могу его не высказать. Клянусь, я хочу понять, каковы отличительные черты пола, к которому в обществе относятся не с любовью, а с презрением. Ибо я твердо убеждена, что в этом определении заложена слабохарактерность, приписываемая женщине: в нем причина непонимания нашего пола при всех стараниях с нашей стороны и в этом же причина предпочтения красоты героическим достоинствам женщины…
Женщинам редко выпадает серьезное занятие, которое притупляет чувства; круг незначительных забот или исполнение тщеславных капризов распыляют ум и здоровье, женщины становятся лишь естественными объектами чувств. Иными словами, вся суть воспитания женщин (воспитания их обществом) в том, что лучшие представительницы нашего пола выставляются романтически непостоянными, тогда как прочие — злобными и тщеславными. Боюсь, при нынешнем состоянии общества этот порок вряд ли устраним даже частично. Если когда-нибудь для женщин станет реальной более благородная цель, тогда они, возможно, окажутся ближе к природе и разуму и, вызывая к себе все больше и больше уважения, станут более добродетельными и полезными для общества…
Что касается добродетели, понимаемой мной в широком смысле, хочу обратиться к известной мне жизни низших слоев. Многие бедные женщины трудятся в поте лица, чтобы суметь вырастить детей и укрепить разбросанные по всему свету стараниями отцов семьи. Однако женщины высшего класса слишком праздны и не способны активно делать добро; они не столько облагорожены, сколько изнежены цивилизацией. Должна признаться, то благоприятное впечатление, что я вынесла, наблюдая жизнь бедных, не имеющих доступа к образованию женщин, однако способных на героические поступки, значительно укрепило меня во мнении, что пустячные занятия женщины порождают и пустячное к ней отношение. Предоставляя мужчине свое тело, она притупляет свой ум; а поскольку физическая любовь как излюбленный вид его досуга обессиливает мужчину, он будет пытаться подчинить себе женщину: и кто скажет, сколько еще потребуется поколений, чтобы свободные потомки нынешних жалких рабынь предстали во всем многообразии своих талантов и добродетелей?
Мэри Уоллстонкрафт. Гравюра
